Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
Фёдор Овчинников
· Мой капитализм 23.12.2008

Fine: выручка декабря

План

Мы выполнили план на 88,29% (4 856 025,11 руб.). Мы старались, но не достигли поставленной цели. Мы шли на риски. Мы публично поставили очень большую Цель, но не смогли.

Что я на это отвечу? Что я отвечу тем, кто скажет — это было не реально с самого начала? Что я отвечу тем, кто не верил?Мы хотя бы попытались.> - Говорите, я не подниму эту плевую машинку?

  • Друг мой, не припомню, чтобы психопаты в дополнение к другим их замечательным достоинствам могли двигать горы.
  • Так, говорите, не подниму? Ну ладно… Макмерфи спрыгивает со стола и стягивает с себя зеленую куртку; из-под майки высовываются наколки на мускулистых руках. — С кем поспорить на пятерку? Покуда не попробовал, никто не докажет мне, что я не могу. На пятерку… — Мистер Макмерфи, это такое же безрассудство, как ваше пари насчет сестры. — У кого есть лишние пять долларов? Кладите или дальше проходите… Они сразу же начинают писать расписки: он столько раз обыгрывал их в покер и в очко, что им не терпится поквитаться с ним, а тут дело верное. Не понимаю, что он затеял, — пускай он большой и здоровый, но чтобы взять этот пульт, нужны трое таких, как он, и Макмерфи сам это знает. С одного взгляда ясно: не то что от земли оторвать, он даже наклонить его не сможет. Но вот все острые написали долговые расписки, и он подходит к пульту, снимает с него Билли Биббита, плюет на широкие мозолистые ладони, шлепает одну о другую, поводит плечами.
  • Ладно, отойдите в сторонку. Когда я напрягаюсь, я, бывает, трачу весь воздух по соседству, и взрослые мужики от удушья падают в обморок. Отойдите. Будет трескаться цемент, и полетит таль. Уберите детей и женщин в безопасное место. Отойдите… — Ведь может и поднять, ей-богу, — бормочет Чесвик. — Если языком, то пожалуй, — отвечает Фредриксон. — Но скорее приобретет отличную грыжу, — говорит Хардинг.
  • Ладно, Макмерфи, не валяй дурака, человеку эту вещь не поднять.
  • Отойдите, барышни, кислород мой расходуете. Макмерфи двигает ногами, чтобы принять стойку поудобнее, потом еще раз вытирает ладони о брюки и, наклонившись, берется за рычаги по бокам пульта. Тянет за них, а острые начинают улюлюкать и шутить над ним. Он отпускает рычаги, выпрямляется и снова переставляет ноги. — Сдаешься? — Фредриксон ухмыляется. — Только разминка. А вот сейчас будет всерьез… — Снова хватается за рычаги. И вдруг все перестают улюлюкать. Руки у него набухают, вены вздуваются под кожей. Он зажмурился и оскалил зубы. Голова у него откинута, сухожилия, как скрученные веревки, протянулись по напружиненной шее, через плечи и по рукам. Все тело дрожит от напряжения; он силится поднять то, чего поднять не может, и сам знает это, и все вокруг знают. И все же в ту секунду, когда мы слышим, как хрустит цемент под нашими ногами, у нас мелькает в голове: а ведь поднимет, чего доброго. Потом он с шумом выдувает воздух и без сил отваливается к стене. На рычагах осталась кровь, он сорвал себе ладони. С минуту он тяжело дышит, с закрытыми глазами прислонясь к стене. Ни звука, только его свистящее дыхание; все молчат. Он открывает глаза и смотрит на нас. Обводит взглядом одного за другим — даже меня, — потом вынимает из карманов все долговые расписки, которые собрал в последние дни за покером. Он наклоняется над столом и пробует их разобрать, но руки у него скрючены, как красные птичьи лапы, пальцы не слушаются. Тогда он бросает всю пачку на пол — а расписок там на сорок — пятьдесят долларов от каждого — и идет прочь из ванной комнаты. В дверях оборачивается к зрителям. — Но я хотя бы попытался, — говорит он. — Черт возьми, на это по крайней мере меня хватило, так или нет? И выходит, а запачканные бумажки валяются на полу — для тех, кто захочет в них разбираться.
  • Говорите, я не подниму эту плевую машинку?
  • Друг мой, не припомню, чтобы психопаты в дополнение к другим их замечательным достоинствам могли двигать горы.
  • Так, говорите, не подниму? Ну ладно…

Макмерфи спрыгивает со стола и стягивает с себя зеленую куртку; из-под майки высовываются наколки на мускулистых руках.

 —  С  кем  поспорить  на  пятерку?  Покуда  не попробовал, никто не докажет мне, что я не могу. На пятерку…

 —  Мистер  Макмерфи,  это  такое  же  безрассудство,  как ваше пари насчет сестры.

 —  У   кого  есть   лишние  пять   долларов?  Кладите   или  дальше проходите… 

Они сразу же начинают писать расписки: он столько раз обыгрывал их в покер и в очко, что им не терпится поквитаться с ним, а тут дело верное. Не понимаю, что он затеял, — пускай он большой и здоровый, но чтобы взять этот пульт, нужны трое таких, как он, и Макмерфи сам это знает. С одного взгляда ясно: не то что от земли оторвать, он даже наклонить его не сможет. Но вот все острые написали долговые расписки, и он подходит к пульту, снимает с него Билли Биббита, плюет на широкие мозолистые ладони, шлепает одну о другую, поводит плечами.

  • Ладно, отойдите в сторонку. Когда я напрягаюсь, я, бывает, трачу весь воздух по соседству, и взрослые мужики от удушья падают в обморок. Отойдите. Будет трескаться цемент, и полетит таль. Уберите детей и женщин в безопасное место. Отойдите…— Ведь может и поднять, ей-богу, — бормочет Чесвик.— Если языком, то пожалуй, — отвечает Фредриксон.— Но скорее приобретет отличную грыжу, — говорит Хардинг. 
  • Ладно, Макмерфи, не валяй дурака, человеку эту вещь не поднять.
  • Отойдите, барышни, кислород мой расходуете.Макмерфи двигает ногами, чтобы принять стойку поудобнее, потом еще раз вытирает ладони о брюки и, наклонившись, берется за рычаги по бокам пульта. Тянет за них, а острые начинают улюлюкать и шутить над ним. Он отпускает рычаги, выпрямляется и снова переставляет ноги. — Сдаешься? — Фредриксон ухмыляется.— Только разминка. А вот сейчас будет всерьез… — Снова хватается за рычаги.И вдруг все перестают улюлюкать. Руки у него набухают, вены вздуваются под кожей. Он зажмурился и оскалил зубы. Голова у него откинута, сухожилия, как скрученные веревки, протянулись по напружиненной шее, через плечи и по рукам. Все тело дрожит от напряжения; он силится поднять то, чего поднять не может, и сам знает это, и все вокруг знают.И все же в ту секунду, когда мы слышим, как хрустит цемент под нашими ногами, у нас мелькает в голове: а ведь поднимет, чего доброго. Потом он с шумом выдувает воздух и без сил отваливается к стене. На рычагах осталась кровь, он сорвал себе ладони. С минуту он тяжело дышит, с закрытыми глазами прислонясь к стене. Ни звука, только его свистящее дыхание; все молчат.Он открывает глаза и смотрит на нас. Обводит взглядом одного за другим — даже меня, — потом вынимает из карманов все долговые расписки, которые собрал в последние дни за покером. Он наклоняется над столом и пробует их разобрать, но руки у него скрючены, как красные птичьи лапы, пальцы не слушаются.Тогда он бросает всю пачку на пол — а расписок там на сорок — пятьдесят долларов от каждого — и идет прочь из ванной комнаты. В дверях оборачивается к зрителям.Но я хотя бы попытался, — говорит он. — Черт возьми, на это по крайней мере меня хватило, так или нет?

 

И выходит, а запачканные бумажки валяются на полу — для тех, кто захочет в них разбираться.**Кен Кизи.Над кукушкиным гнездомP.S.**С Новым годом 2009 годом! Это будет новая жизнь ;)