Media Sapiens Сергея Минаева.

Минаев в продаже в “Силе Ума” с 20 февраля.

Я знал, что слово “модный” — это красная тряпочка. Я употреблял его намеренно. Явление Минаева в литературе — само по себе “красная тряпочка”, вызов. Успешный бизнесмен, автор-дилетант, написавший книгу, которая разошлась полмилионным тиражом. Минаев не оставляет равнодушным — его любят, ненавидят, восхищаются, обвиняют во вторичности, поверхностности… но читают :)

Читайте классное интервью писателя Александра Гарроса с бизнесменом Сергеем Минаевым.

Вот, кстати, ЖЖ Минаева.

Трагико медиа
Александр Гаррос

Разобравшись с клубным бизнес-гламуром, Сергей Минаев, автор «Духless», взялся за политтехнологов и масс-медиа. И обнаружил на месте СМИ оруэлловское Министерство Правды

— …И я, короче, спрашиваю официанта: «У вас зарядка для телефона “Нокиа” есть?» — создатель стопудового мегабестселлера и так далее и бла-бла-бла «Духless» подтверждающе покачивает на ладони элегантную сотовую коробочку. — А он отвечает (голос становится медоточиво-манерен): «Нет, вы знаете, у нас еще нету зарядок для телефонов серии “Нокиа сирокко эдишн”»… Да нет, говорю, у меня не сирокко эдишн, у меня обычная «Нокиа». А он мне (голос становится хамски-пренебрежителен): «Ну тада я пойду пасмарю!»

Писатель Сергей Минаев сидит на уютном диванчике на втором этаже кафе «Павильон», в иллюминаторе за его спиной снег забеливает, забалтывает до блеклой однородности промороженные Патриаршие. На столе перед Минаевым миниатюрный ноутбук какого-то модного цвета навроде бордо, и периодически он отвлекается пощелкать клавишами по сетевым ресурсам, коммуницируя с вещной реальностью по поводу отловленного: «Слушайте, а кто-нибудь читал этот вот “Лохness”? Лены Токаревой, а?» Никто не читал. В принципе, думаю я, должно быть приятно, когда конкуренты и эпигоны имитируют заголовок твоего романа: держат, значит, за бренд, коммерчески уважают.

Минаев рассказывает еще одну телефонную историю — про какую-то девицу, поразившую его воображение наличием двух одинаковых телефонов тоже какой-то невероятно продвинутой модели, тра-ла-ла, ну не в состоянии я их запомнить, эти марки и модели: один был просто металлический, другой серебряный. На вопрос, не маловато ли ей телефонов, девица с гордостью проинформировала, что в сумочке у нее еще третий такой же, только золотой. Минаев напористо смеется. Мобильники явно занимают какое-то важное место в его скептической системе координат.

Минаеву в январе исполнилось тридцать два, мы почти ровесники: он старше на полгода. Про литературу историк по образованию и успешный деятель винного бизнеса по жизни до поры не помышлял, «Духлесса» своего, утверждает, сочинил полуслучайно: по совету друзей свел воедино свои газетно-журнальные колонки, вообще какие-то «записки на манжетах»… Получившийся памфлет, патологоанатомическую опись гламурной тусовки на русско-московский лад, напечатал в силу знакомства с издателем, минуя всю редакторскую пирамиду, к которой относится презрительно: «Когда я слышу интервью с главными редакторами издательств — ой, они там так говорят, так про свою миссию рассказывают… Какая миссия, я вас умоляю! Редактора тупо читают первые пять страниц, а потом им домой надо, к жене-мужу, и в “Рамстор” заехать, и в “Икее” распродажа, и до фонаря им все эти миссии».

Результату впору позавидовать: самый коммерчески успешный дебют в новейшей русской беллетристике. Минаев теперь медийная звезда, у него Times интервью берет, издатели рапортуют о проданном полумиллионном тираже, а слухи доносят баснословные суммы якобы выплачиваемых Минаеву гонораров: дескать, он заключил с АСТ контракт на несколько романов ценой в миллион у. е. Про миллион не знаю, даже спрашивать глупо: кто ж суммы называет? Но второй роман и вправду выходит днями, стартует на Святого Валентина, 14−го. Издатели переслали мне текст по почте — без последних глав: это что, скандал с пелевинским «Empire V» всех испортил?

Называется роман опять же латиницей — «Media Sapiens» и посвящен, ясное дело, тем, кого герой и автор именуют «медийщиками»: политический пиар, ТВ — те, кто вешает нам лапшу на уши в промышленных масштабах. Героя зовут Антон Дроздиков; его, беспринципного пиарщика, вышибают из ФЭПа за то, что Антоновы копирайтерские заготовки для политиков и телеперсон содержали, как выяснилось, пассажи, прямо позаимствованные у доктора Геббельса («А ничего не изменилось с его времен. Он же был гениальным пропагандистом. Он человек труда. Превосходный профессионал. Если бы у него был телевизор, а на планете существовало спутниковое ТВ — ох, неизвестно, что бы получилось!» — довольно комментирует Минаев). И вот пару лет спустя (время действия — онлайн: февраль 2007−го) Дроздикова за большие деньги нанимает некий лощеный господин Вербицкий, представляющий вроде бы лондонских оппозиционных олигархов. Теперь работа Дроздикова — вести информационную войну со своими бывшими хозяевами: противопоставлять пиару Кремля эффективный контрпиар. И все средства в этой грязной войне хороши, точнее, тем и лучше, чем грязней. Например, сымитировать теракт в метро. Или — вылепить из торговавшего автоматами прапора, который, убегая от милиции, обморозил ноги, жертву армейского беспредела (ну да, явный намек на историю несчастного Сычева — и это, поверьте, не единственный тут грубый моветон). Или — напоить знакомого завотделом «Коммерсанта», чтобы спровоцировать банковский скандал. Ну мало ли ходов «ниже пояса». Маски срываются, масконосители (выведенные иногда и под своими, всей стране известными именами) поливаются ушатами хорошо сбалансированных помоев, герой демонстрирует высокую технику цинизма и впадает в пелевинские, а-ля «Дженерейшн Пэ», галлюцинозы — принципы людоедского всевластия медиа ему периодически разъясняет какой-нибудь Леонид Парфенов, выходящий для диалога прямиком из телеящика; и ничем хорошим все это крошево не кончится, явно ведь тут какая-то подстава и вовсе не верхушку пищевой медиапирамиды представляет самонадеянный Дроздиков… впрочем, оставили же меня издатели без последних глав. Раньше 14−го, значит, не узнаю, чем именно и как накроется все в финале. Но догадаться несложно.

— Сергей, — говорю, — а почему после антигламурного «Духлесса» появляется именно антимедийный «Сапиенс»?

— Во-первых, — Минаев отвлекается от своего ноутбука, — медиа меня всегда интересовали. Во-вторых, все ждали продолжения этой глянцевой картинки, «Духлесс-два-четыре-пять», «Духлесс против Бешеного»… такого чёса по губерниям. Естественно, я в это играть не стал и написал про то, про что хотел написать — про средства массовой информации. Я же сам частично медийщик. Публицистикой занимаюсь. Много контактов в этой — медийной — среде имею. И меня всегда поражали простота, размах и циничность медийной манипуляции. То, как и что именно масштабируется, чтобы появилась большая-большая картинка. Так что тут поработали личные знакомства и большое количество профессиональной литературы. У меня дома две коробки из-под телевизоров забиты литературой, которую я в процессе написания «Медиа сапиенса» прочел. Никакой художественной, только узкопрофессиональная.

— А столь глубокое отвращение ко всему этому медийному миру — оно откуда? (Тут без натяжек: поливший напалмом гламурные пастибща московских духлессов Минаев сектор огня сменил, но плотность едва ли не прибавил: «Медиа сапиенс» — литературно, прямо скажем, незамысловатый, местами откровенно топорный, местами совершенно не дружащий с любой логикой, но очень лобовой и энергичный до неприличия наезд на весь мир СМИ: от несчастного «Коммерса», которому впору бы обидеться — так уж незамысловато развел их козырного аналитика минаевский Антоша, до всех телевизионных «кнопок», от нахрапистых мальчиков-«технологов» из питомников Павловского и Гельмана до отъявленной «демшизы».)

— А это, — отвечает Минаев, — ощущение человека, который стоит на Курском вокзале перед картонкой лохотронщика. Но если у человека на Курском вокзале есть возможность уйти, то от средств массовой информации возможности уйти нет. Можно не смотреть и не слушать ничего, но медиа все равно проникают в тебя. Через друзей, через слухи… ты живешь в Большом Белом Шуме.

Метафора про лохотронщика-наперсточника — это прямая цитата из себя, из текста. В «Сапиенсе» у Минаева длинный такой «прогон» на эту тему. А двумя абзацами выше — вообще медийное антикредо: это главный герой разъясняет своим новым сотрудникам правила игры: «…В информационном бизнесе надо усвоить основное правило: любая аудитория — это лохи и дебилы, которые воспринимают мир через экран телевизора и реагируют на него по команде диктора или ведущего. С аудиторией можно делать все что угодно… В принципе аудитория не достойна никакого уважения, и любой профессиональный политтехнолог докажет вам это за пять секунд. Но тем не менее мы относимся к ней с уважением, называя аудиторией, а раз в четыре года даже электоратом. Не потому что она действительно того достойна, просто мы-то с вами интеллигентные, воспитанные люди. В отличие от всякого быдла. Именно поэтому мы находимся с ними не по разные стороны баррикад (которых, как известно, нет), а по разные стороны экрана, что гораздо важнее».

Вообще-то, наверное, я должен испытывать изрядное раздражение. Ну вот сидит передо мной посреди этого понтующегося «Павильона» (где за соседним столиком имеется Юрий Грымов, а за другим — еще кто-то с растиражированной физиономией) крепенький, ухоженный, имеющий все поводы для довольства собой и — на самом деле — миром (потому что фиг ли нет, коль скоро декларации недовольства миром заставляют этот мир платить тебе столько бабла?) писатель Минаев, при ноутбуке своем и нокии, которая не сирокко, и объясняет мне, фактически, что я по-любому чмо, безвольная матричная монада — как в роли медийного, извините, работника, так и в амплуа медийного потребителя: выбор, дескать, только в том, активно ты прислуживаешь дьявольской Матрице, имея за коллаборационизм свои жалкие «бенефиты» и «профиты», или покорно расслабляешься и получаешь удовольствие, когда «Matrix has You».

Но, видимо, медийная жизнь закалила меня с тех пор, когда преподавательница журналистики на профильном факе МГУ поставила мне трояк за перечисление функций масс-медиа, приговорив: «Функция у масс-медиа, юноша, одна: манипулировать мнением населения в угоду власть имущим». Никакого реального раздражения я не испытываю. А спокойно интересуюсь, вспомнив преподавательницу:

— Сергей, вы полагаете, что в мире СМИ грубая манипуляция настолько тотальна?

— Я полагаю, что большинство событий вообще не имеют места в реальном мире. А происходят только в информационном поле. Мы там сами не были и ничего не знаем — нам можно показать любой пейзаж.

— Это и делается, по-вашему?

— Абсолютно. Конечно. Зачем имитировать процесс, когда можно выстроить декорации?

— Неужто в медийной сфере не случаются просто честные люди?

— Те, кто на виду, — нет. Нет. Чтобы… э-э… получить черный пояс по СМИ, надо быть человеком предельно жестоким и циничным.

— Ну неужто никого нет, кому вы более или менее доверяете? Про кого думаете: ну этот вот вряд ли будет продаваться… 

— Нет. Нет таких персонажей. Мы все работаем за деньги. Поэтому можно продавать себя — свое тело… но гораздо дороже — собственные взгляды, если ты уже достиг статуса opinion maker‘а. Вообще нельзя доверять людям, которые получают зарплату. Они же действуют всегда в интересах чего-то и кого-то. Их нельзя за это корить — это их бизнес. Но доверять тем более нельзя.

— Я вообще разных работников медиа встречал, в том числе и вполне приличных, — не выдерживаю все-таки. В конце концов, есть же в нашем цеху люди, которых я уважаю; я же точно знаю, что не все сводится к тому, под кого в данный момент выгоднее пиаровски лечь, что можно пока, при желании, действительно писать то, что думаешь (а не только думать то, что пишешь), мне, в конце концов, и самому никто пять тонн гринов за «правильную» публикацию не скидывал, я, в конце концов, за все тринадцать лет журналистской работы одну «джинсу» написал — в первый год, про то, что Otard XO действительно вкусный коньяк: и что теперь — записываться в лохотронщики? Ага, уже.

— Ну, — откликается Минаев, — есть люди, которые рисуют картинку. Есть — которые ее транслируют. Но они не главные. Главные — которые ее сочиняют. А это другой уровень. Мы с вами — такие… маленькие приемники. Через нас это приходит к потребителю. А сценаристы — люди совершенно другого порядка. А без сценаристов не бывает.

Вот у тебя стоит задача противодействовать какому-то медийному событию. Для того чтобы люди перестали обсуждать некую тему, надо подбросить другую: более ужасную, отвратительную, шокирующую. И чтобы придумать ее, чтобы сгенерить этот проект, надо обладать талантом Мефистофеля. И его же ценностями.

— Кажется, все-таки демонизируете вы их, — говорю мстительно.

— Они склонны демонизировать сами себя. Вот если вы общаетесь с политтехнологами — они же слишком заигрались в масонство. Может, конечно, они масоны и есть на самом деле… Вы понимаете, о ком я говорю, кто они — все эти вот… надстройки: ореол таинственности, естественно, и демонизация… Ну приятно же себя чувствовать властителем дум. А властитель дум — он, как известно, всегда в черном и с алым подбоем. Конечно, это штука все виртуальная: на экранах и страницах газет они одни люди, в жизни — совсем другие и зачастую очень мелкие. Но они наделены полномочиями и правом нажимать кнопки, определяя, что мы видим и как понимаем… Я очень люблю Пелевина. Но у Пелевина в «Дженерейшн Пэ» все очень сложно: оцифрованные клоны, декорации… А в «Медиа сапиенс» все проще и куда циничней. Не надо тратить бабки на эти красоты, гораздо проще завалить сто пятьдесят человек в реале и показать. Бабы еще нарожают. И есть еще вторая составляющая в «Медиа сапиенс» — это аудитория. Которая, по большому счету, заслуживает всего, что с ней делают. Потому что она глупа и склонна все принимать на веру. Так что не зря у меня эпиграф из Гитлера: «Чем чудовищнее солжешь, тем скорее тебе поверят…» и так далее.

— Мрачная у вас получается, Сергей, картинка «аудитории».

— Да не мрачная. Это картинка реальности. Двадцать первый век. Человек максимально туп. Оболванен до конца. Ему так проще намного. Думать вообще очень трудное занятие. Не надо думать. Всем управляют СМИ. Регулируют потоки. Простой пример: вчера вот были у меня дебаты в «Билингве» с Константином Крыловым по поводу национальной идеи. Ну и пошла шарманка заводная: нацидея… русских унизили… русские должны поднять голову… А можно аргументацию, говорю? Я тоже хочу, чтобы русские подняли голову. Ну вот что вы для этого каждый день делаете — вы, называющие себя национал-патриотами? «Вы антинародный космополит…» — шарманка в ответ продолжается. И все. То есть со времен Тиберия Гракха ничего не изменилось: достаются из карманов пригоршни камней и бросаются в толпу. Этими словами «духовность», «национальная идея», «самосознание» можно мостовые мостить, потому что люди, которые ими оперируют, совершенно безответственны, а люди, которые их слушают, их не понимают. Ну вот прикольно же — «Россия для русских». Правда, «Германия для немцев» уже была — но только никто этого не помнит. И того, что из этого получилось. 

…Тут, сдается, с Минаевым не особо поспоришь. Муляжность — главное свойство нового русского существования, в культуре ли, в политике: обмен пустотелыми имитациями, лихорадочное мельтешение кажимостей. Когда можно пафосно искать нацидею, на деле занимаясь по преимуществу распилом нефтянки, можно бескомпромиссно отстаивать народные интересы, зарабатывая политической проституцией, или защищать нравственность во время, свободное от передела собственности, — и как бы все нормально, никто не удивляется, даже если узнаёт.

— А как вы, — спрашиваю, — Сергей, относитесь вообще ко всем этим нашим нынешним поискам национальной идеи — в культуре и не только?

— Ну он, поиск, по-моему, у нас со времен княгини Ольги не заканчивался. Равно как и поиск «собственного пути». Но все-таки человеческому социуму проще существовать в синергии. Мы вот с вами сидим и занимаемся каким-то делом. А если мы начнем искать к этому делу «собственные пути», мы его никогда не сделаем… Вообще же я склонен думать, что рядовой обыватель в Небраске и в Тамбове приблизительно одинаков. У него такая же классовая ненависть. Такая же нетерпимость. Он в большинстве случаев ксенофоб — причем не на уровне национальных противоречий, а по принципу «у кого из соседей забор выше». Это везде одинаково. Что в Москве, что в Лионе. Люди — они завистливые, и недобрые, и зачастую иррациональные… нормальная человеческая составляющая. Ничего с этим не поделать.

— Мизантропический взгляд на человека, а?

— Он обусловлен моими жизненными ситуациями. У меня в студенческие годы тоже был выбор — поесть или купить пачку сигарет, потому что они забивают аппетит… Я, в общем, оказывался в ситуации того парня из «Духлесса», который выбирал — купить «Балтику» номер семь или номер девять… Впрочем, пива я не пью, так что это плохой пример… Но я к тому, что вот мне говорят: «Духлесс» написан о богатых, «Духлесс» написан о гламуре… Все это бред, он написан об эмоциях универсальных. Люди везде одинаковы, кризисы — они что на Рублевке, что в Текстильщиках одни. Только там делят роллс-ройсы и восемь ярдов состояния, а тут стиральную машинку и плиту. А суть одинакова. Как в литературе: схема конфликта выстроена давно, есть составляющие — любовь, ненависть, зависть, дружба. Меняются только декорации. Ситуация Печорина или Онегина типична что для СССР семидесятых годов, что для нынешней России. Литература вообще как история, которая, как известно, учит только тому, что никого ничему не учит. Те задачи, которые пытались решать Грибоедов или Достоевский, — они не решены: общество меняется, а проблемы остаются те же, и каждый поколенческий роман пишется об одном и том же. Это не какой-то русский эксклюзив, вовсе нет. В «Путешествии на край ночи» Селин буквально препарировал французское общество — но шестьдесят лет спустя Фредерик Бегбедер делает то же самое.

— Ну а может, литература и не должна окончательно решать никаких задач, а только предлагать новому поколению читателей новый инструментарий для их решения — тоже неминуемо локального, не насовсем?

— Ну да, литература и впрямь дает некий «гайд лайн»: вот так себя стоит вести, а так нет… Но ведь и в Библии все guide lines уже даны. И в Талмуде. И в Коране. 

— Но новая литература предлагает для них, неизменных, новые кодировки — нет?

— Ага, как у Пелевина: ты можешь русскую идею на одном листе изложить так, чтоб пацанам растереть можно было? Вот литература тем и занимается, что «растирает пацанам».

— А у вас, — спрашиваю вдруг, — политические взгляды есть?

— У меня? Ну… Сейчас все так смешалось и перепачкалось… Когда ты видишь, как человек, два года назад стоявший на одной «политиссьской платформе», сейчас стоит на совсем другой… Чувак, думаешь, у тебя есть вообще какие-то принципы? Нет, я бы состоял только в одной партии — логики и здравого смысла.

— Я почему спросил — в «Медиа сапиенс» даже непонятно, кто вызывает у автора большее омерзение: «партия власти» или «либеральная оппозиция».

— Основная задача «Медиа сапиенс» — создание культа ненависти к средствам массовой информации. Они в любых проявлениях отвратительны: что в газете «Гудок», что в журнале «Гламур». Они просто говорят с разными социальными слоями их языком. Не важно, что ты имеешь в виду, — важно, чтобы аудитория считывала эмоциональный посыл: вперед, назад, свои, враги, душить, погром…

— Короче, — резюмирую, — писатель Минаев вообще не верит в возможность какого-то превращения большей части населения из закодированных зомби в осмысленных и ответственных людей? 

— А ему это не нужно, населению, — откликается писатель Минаев. — Не надо думать за большую часть. Им, этим людям, это не нужно. Их это напрягает. Это как если мне кто-то начнет часами рассказывать про квантовую механику: ох, скажу, мне это неинтересно. Вот им это неинтересно. Им интересно Машку за ляжку. Это называется простые человеческие fuckin’ радости. А думать тяжело и вредно. Морщины на лбу появляются, если смотреть с точки зрения гламура… и вообще это гиморно.

— Но вы-то зачем-то пишете свои тексты? Именно к этому — подумать — пытаетесь кого-то побудить?

— А это просто такая болезнь. Кто-то марки коллекционирует. Кто-то думает. Но вообще идеальный человек двадцать первого века в моей версии — конченый идиот. И ему так проще. И для мира проще: им же проще управлять, впаривать ему. Управление массами ведь скучная штука. Это как затянувшаяся партия в преферанс — когда понятно, что все останутся при своих, но доиграть надо. А тут партия никогда не кончается. Такое «безумное чаепитие».

Литература же для меня… ну да — возможность высказаться. Литература, мне кажется, — всегда сеанс массового психоанализа, когда аудитория используется как коллективный психиатр либо как помойное ведро… но в основном как способ выговориться. И я не думаю, что литераторы любой степени величия имели какие-то сверхзадачи, когда садились писать. Я думаю, они писали для пяти своих знакомых. И им просто надо было что-то сказать в этот момент. А сверхзадач не было. Я уверен, побеседуй мы с Достоевским, спроси его: «Федор Михалыч, а вот вы зачем..?», и он бы нам рассказал какую-то совершенно простую историю. Хотя, может быть, я ошибаюсь. 

…Может быть, он ошибается. Мне так кажется. Но и другое кажется: что правы, увы, и доктор Геббельс со своими мефистофельскими посылами, и охотно цитирующий его Минаев. Что, конечно, «лучше быть, чем казаться» — но сплошь и рядом наше представление о вещах значимее самих вещей. И что глупо обижаться на «феномен Минаева», как бы ни были справедливы наши суждения об объективном литературном качестве его текстов.

Ну да, вторично безумно; да, написано неважно; да, конъюнктурно бесстыдно. Но беспробудную мерзость «Духless» в качестве формулы, адекватно описывающей действительность, оказались готовы принять и золотые мальчики, вяло переползающие из «Порша» в «Ваниль», и нищие провинциальные пролы, с завистью-ненавистью подглядывающие за «столичным зажором» в замочную скважину беллетристики. А информационный морок «Сапиенса» охотно примут и те, кто натужно генерирует ложную реальность в ньюсрумах и студиях, и те, кто ежевечерне вгоняет себе ее дозы через останкинскую иглу.

Мало ли какие мы там на самом деле; но мы согласны увидеть себя так — а значит, играть по описанным правилам. Кто признает тотальность лжи и безальтернативность продажности, тот в них и существует, такой вот примат субъективного над объективным. И если в чем-то я и разделяю минаевский медийный трагизм, то именно в этом.

— Литература может заставить человека задуматься. Посмотреть на себя в зеркало. На ситуацию — под другим углом. Не больше. Ну и не меньше… — говорит вдруг Минаев перед тем, как я выключаю диктофон. Это малость противоречит сказанному ранее, да; но я уже не пытаюсь ловить собеседника на нестыковках. «Вполне приличный финал», — говорю я.

Снаружи холодно, снег перестал, зато смеркается — и в сизом мареве совсем уже ничего не различить в выморочном, фантомном городе Москве.

Эксперт.Ру

Александр Гаррос

И ещё одно хорошее интервью, уже с совладельцем издательства Ad Marginem Михаилом Котоминым…

Вот, принес обложку новой книги…

Похожа на “Духless”.

Я в общем-то хотел совсем другое, но издатели настояли, потому что в издательском бизнесе есть свои законы, маркетинг.

Представляю себе. Дело в том, что я сам издатель — совладелец издательства Ad Marginem…

Здорово, приятно познакомиться. У меня дома целая библиотека ваших книг. Одним из издательств, которые формировали мой читательский кругозор, был “Маргинем”.

А что к нам с первой рукописью не пришел?

Ну, понимаешь, что значит “пришел”… Я, когда написал “Духless”, особенно об издании не думал, показал друзьям, а один из них, Игорь Бухаров (президент федерации рестораторов и отельеров. — Прим. Time Out), позвонил своему приятелю Якову Хелемскому (владелец издательства “АСТ”. — Прим. Time Out). Просто неудобняк было как-то самому по издательствам бегать. Я же представляю, как это бывает: послал рукопись какому-нибудь Х*йкину, тот переслал Муйкину, а тот — телке редактору, которая прочитала и сказала: “Полное говно”. Потому что она лично любит Акунина. А так меня издали без всяких геморроев.

У тебя выходит вторая книга — “Media Sapiens”. Лучший повод для подведения итогов. Ты доволен операцией “Духless”?

Я всем доволен. Больше того, я шокирован тиражом…

А ты следишь за ним? Знаешь, сколько копий продано?

Ну конечно, я же получаю отчисления. На сегодняшний день чуть меньше 500 000… Я, когда рукопись принес, четко понимал: это либо бестселлер, либо провал. Но бестселлер в моем понимании было 20 000 копий. И когда все так подскочило — телевидение, радио, продажи.… Если бы мне было лет 25, я, конечно, башкой бахнулся бы сразу.

Тиражи — это, конечно, отлично, но для себя лично ты какие задачи ставил, когда решил издаться?

Я хотел, чтобы люди посмотрели на себя со стороны. То, что глосси-публикой и глянцевыми журналами преподносится как идеальный глянцевый мир, таковым не является. Люди, которые туда попали, делают вид, что он пушистый и сверкающий, но они, скорее, просто играют назначенные им роли. У них нет выхода. А я хотел рассказать, как все это выглядит на самом деле. В этом смысле я написал такую исповедь классического современного человека.

А литературные амбиции были?

Нет. Писатель — это слишком серьезно. К себе я отношусь трезво, и мне страшновато так себя называть. Я себя отношу, скорее, к публицистам, и по большому счету книга написана именно как публицистика, со всеми вытекающими — стиль, язык… Я много писал в интернете. Потом мой друг Костя Рыков привлек меня к “Буржуазному журналу”, куда я написал большую статью о бездуховности нашего комьюнити. И из нее все родилось. Я сел и за одну ночь написал 60 000 знаков. Разом. Бум. Представляешь, вся книга — 460 000 знаков? И как-то все само понеслось: писал легко, не заставлял себя, у меня не было никакого норматива. Потому “Духless” и получился таким корявым. Там, конечно, есть проблемы редактуры (типа группа “U2” превратилась в “И2”). “Духless” — корявый, потому что я как говорил, так и писал. У меня ведь нет профессиональных навыков: по образованию я историк и 12 лет в бизнесе. Но “Духless” тем и хорош, что он такой домотканый. Я думаю, этим он и пленил сердца читателей. Попал в нерв современности, но остался невылизанным, непричесанным, искренним. Для меня важно было сохранить разговорность, то условие, при котором ты можешь что-то рассказать и своему другу, живущему в хрущевке, и олигарху-лайт, и им будет одинаково интересно. Ну и, конечно, это последствие “правила одного окна” — интернет-школа. В Сети у тебя есть один, максимум два экрана текста, и ты должен удержать читателя. Если будешь растекаться на 18 страниц, тебя просто никто читать не будет. Если бы я был отягощен литобразованием, я бы писал эти никому не нужные талмуды, как Дима Быков. Проблема современных писателей вообще в том, что, как ни парадоксально, их писания с жизнью ничего общего не имеют. Мне же, наоборот, кажется, что очень важно описать, как зубочистка в лимон втыкается или как выглядит мобильный телефон. Поэтому кроме Пелевина и Сорокина я никого читать толком и не могу.

Интересный поворот. Я как раз хотел тебя спросить: кто твой идеальный читатель?

Про читателя я сам пока толком не прояснил еще для себя. Девочки 17 лет, мужчины 45 лет, бабушки, которым книгу дали внучки, и бабушки, которые дали книгу своим внучкам. Недавно получил письмо от парня, который сидит в окопах Абхазии — и там прочитал мою книгу. Это меня по-настоящему накрыло. Он пишет, что всем батальоном разведроты читали, и благодарил за честность. Или вот еще история. Один вполне состоятельный бизнесмен, женат, есть любовница. Любовница родила ребенка, он собрался с ней венчаться, но прочитал “Духless”, послал всех — и жену, и любовницу, — надел на безымянный палец кольцо “Спаси и сохрани” и ушел в Оптину пустынь. Вот так. Ни фига себе, сила слова.

А как ты сам объясняешь секрет “Духless’a”? В какой нерв ты попал?

Я попал в корпоративных клерков, попал в интернетчиков. В тусовщиков, кстати, попал меньше всего. И, конечно, попал в региональных обывателей — процентов 70 тиража ушло туда.

Так и планировал?

Да мы же ничего и не планировали. Издатели, как ты знаешь сам, в продвижение не особо вкладываются. Весь бум родился в интернете. Это вообще первый проект в России, чей успех продиктован интернетом. В ЖЖ, в блогах был бум…

Вообще говорят, что секрет твоего успеха — в этой как раз рекламе. По Москве даже бродит миф, что твой приятель Рыков раскрутил тебя на спор.

Я об этой истории ничего не знаю. Помню, когда я Косте сказал, что тираж дошел до 20 000, он не поверил: “Вау!” Хотя, может, и поспорил: он интернет-сатана — мог это сделать.

Я лично тоже не очень верю в рекламу. Книга все-таки не совсем Coca-Cola.

Стопроцентно согласен. Часть успеха еще связана с поколенческими вещами. Поколение “70–76”, как я их назвал, — мои главные читатели, от них куча писем. Они те же самые, что и герои книги. Я ничего не придумал. Ты можешь пойти с этой книгой в любой офис или клуб и увидишь, что ничего не придумано, так оно есть.

Тебя еще упрекают в том, что ты как раз недостоверен деталях — не знаешь ту культуру, которую описываешь. Кокаин у тебя, например, расфасован в бумажные конверты, и так далее.

Бред сумасшедшего. Если говорить о кокаине, то я его видел в разных расфасовках — от газетных кульков до конвертов. По поводу достоверности готов пройти с тобой по местам и проверить.

Как ты относишься к нынешней волне гламурной/антигламурной литературы?

Да нет ее. Это чистый маркетинг. В издательствах просто мало креативных людей. Промоутировать не умеют, берут кальку и долбят. Вот и нам просто сели “на хвоста”. Сначала к Робски прислонили, а потом подражать начали. А у нас было все более продумано. Взять, например, обложку что первого, что второго романа. Мы нарочно все сделали коряво, как фотошоп, даже хуже. Потому что, во-первых, как еще передрать глянцевый журнал, если не принципиально криво? Во-вторых — простота подкупает.

Слава “русского Бегбедера” тебя не смущает? Что у тебя с переводами? Мне кажется, на Западе у тебя нет шансов.

Да нет, не смущает. Я же в России живу, и местной славы мне достаточно. Более того, я все понимаю, моя история интернациональна, таких историй в каждой стране много, и поэтому это неинтересно. Хотя вот во Вьетнам продали права. Надеюсь увидеть книгу. А так жалею только об американском рынке — там большие деньги. Еще продал права на кино, но не знаю, как это на пленке будет выглядеть. А вот “Media Sapiens” ложится в сценарий за пять минут — и сразу боевик.

Комплекс второго романа у тебя был?

Был, конечно. У меня было два пути. Первый, самый простой, — “Духless-2”. Но я сразу сказал и себе, и всем, что я не буду этого делать. Это такой чес по провинции, а-ля “Стрелки-2”. Мне это неинтересно. Хотя никогда не говори “никогда”. Может быть, когда-нибудь, когда нужны будут деньги. Но сейчас я хочу писать о том, о чем хочу. В этом смысле колебаний не было, но страх был, и он есть до сих пор. Книга получилась менее попсовая, более детальная и очень жесткая. Несмотря на то что первый тираж будет огромным, 500 000, я не знаю, как ее воспримет публика.

Бизнес-надежды с “Media Sapiens” связываешь?

Никаких. Как и с первой книгой, я хотел издать 5 000: тысячу раздать друзьям, остальное — людям и вступить в новый тип, как ты говоришь, коммуникации.

Но после успеха “Духless’a” история же изменилась, ты заработал?

Да, и неплохо, но я не хочу превращать это в профессию. Хотя у меня серьезный второй контракт, но, если буду работать только из-за бабок, я скурвлюсь очень быстро. Я как бизнесмен знаю, что, когда выводишь на рынок новый бренд, необходима страсть, вставленность. Если этого состояния нет, ничего ты не сделаешь, сколько бы миллионов у тебя ни было. 

Какие новые задачи ты ставишь перед собой в “Media Sapiens”?

Если “Духless” для меня был просто самореализацией, то “Media Sapiens” — попытка поднять планку повыше. Я серьезно работал над текстом, писал ночами почти полгода. Работал с источниками: у меня сейчас дома стоят две коробки из-под телевизора, набитые профессиональной литературой. За полгода я пообщался со всеми значимыми политтехнологами. И те из моих друзей, к чьему мнению я прислушиваюсь, говорят, что получилось на порядок лучше “Духless’a” — и по языку, и по форме, и по содержанию.

О чем “Media Sapiens”?

Молодой политтехнолог работает в Фонде эффективной политики, пишет речи. Как человек в меру талантливый, но ленивый и циничный, он, проанализировав картину современности, не придумывает ничего лучшего, как переводить речи Геббельса. Когда эта история вскрывается, он уходит к конкурентам, и там уже отрывается по полной: постановочный и заснятый теракт в павильоне, инсценировка маленькой войны. В итоге медиа сами все ставят на места, реальность побеждает. Все развивается последовательно, триллер такой.

Задействовал ресурс политпиара?

Ну да. Второе название — “Повесть о третьем сроке”. Но вообще-то я хотел рассказать о СМИ, о том, что половина событий не происходит в реальной жизни, а выдуманы медиа. Сегодня даже неважно, было ли что-то на самом деле: что СМИ назначат новостью дня — то и будет реальностью.

Но задолго до тебя об этом писали философы Маклюэн и Бодрийяр.

Ну, во-первых, те, кто будет покупать книгу, об этом не знают. Многие догадываются, что СМИ привирают, но мало кто может себе представить, что можно, например, инсценировать теракт. В книге же показано, как это делается. А во-вторых, по поводу Маклюэна и прочих: то, что футбольный мяч круглый, знают все. Но как правильно по нему бить — только 25 человек в мире.

И ты из тех, кто знает?

Из тех, кто узнал.

TimeOut.Ru